| |||||||||
|
Пользовательского поиска
Александр Невский - детские годыАлександр родился за три года до первого столкновения русских с монголо-татарами на реке Калке. Ему было 17 лет, когда Батыево нашествие испепелило Русь и ввергло ее в вековые пучины ордынского ига. Суровая жизнь родила и выковала в Александре самый нужный Руси в ту пору талант - талант полководца. В 20 лет рано возмужавший бесстрашный новгородский князь в ожесточенном сражении на Неве обратил вспять двинувшееся в пределы Руси шведское крестоносное воинство. Невская победа не была счастливым, но случайным даром княжеской судьбы. Спустя два года Александр Невский одержал - и опять-таки благодаря своему великолепному полководческому таланту!- победу в тяжелейшем сражении с немецким крестоносным рыцарством, знаменитом Ледовом побоище. Александра Невского отличало редкое умение точно выбрать место и время сражения, с максимальной тактической пользой выстроить полки, продуманными действиями сковать войско противника, а самому иметь необходимую свободу маневра. Когда прослеживаешь ход проведенных им сражений, поражает четкая строгость его полководческой мысли и сила неумолимой военной логики, которой русский князь владел в совершенстве. Героическими усилиями возглавленных Александром боевых дружин и крестьянских ополчений, набранных "от сохи по человеку", угроза крестоносного порабощения русских земель была остановлена. Дар полководца счастливо соединился в Александре Ярославиче с политическим талантом и дипломатическими достоинствами. Всякий знающий о трагических испытаниях, выпавших Руси в XIII веке, осознает, наверное, что сохранить Русь только военными усилиями в тот момент было невозможно. Лишь мудрое и тонкое сочетание боевых и политических усилий, помноженное на дипломатическое искусство могли увести Русь от гибельной судьбины. В отличие от других русских правителей, часто искавших сиюминутных выгод в случайных политических сделках, Александр уловил глубинный ток истории и, постигнув его, жил и действовал так, как требовала судьба Отечества. Продуманными и осторожными шагами, год за годом "перемогаясь" с Ордой, он охранял Русь от ордынских облав. Смиряя воинскую гордыню, князь ездил по ханскому зову в Сарай, принимал требования завоевателей "дать число", платить золотом и серебром, пушниной и иными ценностями "выход" в Орду - иного пути у обескровленной Руси пока не было. На северных и западных рубежах после решительного отпора завоевателям в начале 40-х годов XIII века Александр старался избежать больших войн, хотя и не раз пришлось ему и в последующие годы обнажить в этих краях свой княжеский меч. Но главным и здесь становилась тонкая дипломатия, подкрепляемая торговлей и упрочением связей с народами, которые тоже страдали от иноземцев. Минут десятилетия, и прорастут семена, брошенные Александром в пепел и кровь истерзанной родины. Начнется долгий и непростой процесс собирания Руси. Спустя века потомки признают в Александре Невском родоначальника политики возрождения Руси. Великий князь Александр Ярославич прожил недолгую жизнь. Он умер, не свершив многого из того, что мог бы, 43 лет от роду, возвращаясь из Сарая, где отстоял перед ханом Берке русские полки от насильного включения в ордынское войско, направлявшееся очередным разбойным походом в Переднюю Азию. Тяжело заболевший князь возвращался на Русь по приволжским степям, достиг Нижнего Новгорода, где остановился ненадолго. Ему становилось все хуже, но он упрямо стремился в родной Владимир и скоро приказал ехать дальше. Добрались до Городца. Здесь почувствовал Александр Невский приближение смерти, здесь и настигла его кончина. Князь умер 14 ноября 1263 года, приняв монашеский сан. Жизненый путь Александра Невского был труден и велик. И посмертный путь выпал праху его небывалый, на Руси невиданный. Тело его доставили неблизким путем через Стародуб во Владимир, где 23 ноября предали земле в соборе Владимиро-Рождественского монастыря. За похоронными санями соратники многих битв и походов вели верного коня, несли тяжелый меч и боевой доспех. "Малые и велиции" жители стольного Владимира провожали великого князя. "Чада мои!- горько восклицал в прощальном слове митрополит,- разумейте, яко уже зашло солнце земли Суздальской!..." Так совершился последний, как думалось, земной путь знаменитого князя. Однако спустя четыре с половиной века по велению Петра I в августе 1724 года прах героя Невской битвы был перенесен в новую столицу России и помещен в Александро-Невскую церковь Петербурга. В 1790 году его перенесли в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры. В 1922 году в период ожесточенной экспроприации церковных богатств мощи святого и благоверного князя, заключенные в многопудовый серебряный саркофаг, были изъяты из собора. Саркофаг ныне хранится в Эрмитаже, а прах Александра Невского в 30-е годы оказался в Казанском соборе. В июле 1989 г. митрополит Новгородский Алексий принял возвращенный православной церкви опечатанный кипарисовый ларец. Останки полководца переложили в более вместительный ковчег, и они совершили еще один, уже пятый по счету после первых похорон путь - вновь в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры, где прах князя хранился с 1790 по 1922 г. На площади у собора траурный кортеж был встречен со строгой торжественностью. В храме отслужили молебен во славу героя-полководца. Родиной Александра Невского был Переяславаль-Залесский. Здесь он родился в 1220 г. в семье князя Ярослава Всеволодовича, сына князя Всеволода Большое Гнездо. Переяславль к тому времени был всего лишь центром одного из девяти владимиро-суздальских княжеств, составлявших сильную Владимиро-Суздальскую землю. Александрова отца князя Ярослава судьба привела сюда после того, как он побывал князем-правителем во многих землях. Княжил в Переяславле-Южном и уже в 11 лет ходил оттуда с полками против половцев. В пятнадцать лет пытался получить Галицкую землю, да не вышло. Был князем в своенравной и гордой Рязани. Не поладил с рязанцами, те предали его, за что могучий Всеволод, подойдя с войском, сжег город, отомстив рязанцам за сыновьи обиды. После военной юности и уже после смерти отца Ярослав вокняжился в Переяславе-Залесском. Волны гневных феодальных споров, военного соперничества, политических интриг широко ходило по Руси, накрывая ближние и дальние земли. Ярослав тоже часто покидал родной город, участвуя в походах и битвах. Особенно трудной оказалась для него схватка за Новгород со знаменитым князем Мстиславом Удалым, одним из лучших русских полководцев этого былинного времени. В 1216 году полки Ярослава и других князей Владимиро-Суздальской земли сошлись на боевом поле у реки Липицы с дружинами новгородцев, псковичей, смолян, ставших под стяг Мстислава. Сражение было ожесточенным - Липицкая битва запомнилась на века как пример раздора и братоубийства. Мстислав одолел, сумев рассеять полки соперников. В горячке боя теснимый многочисленными противниками Ярославль потерял прочный и дорогой шлем, изукрашенный серебряными накладками. Искусные ремесленники, выполняя княжеский заказ, начертали на одной из пластин молитву-заклинание: "Великий архистратиже господи Михаиле помози рабу своему Федору". Христианское имя Федор Ярослав получил при крещении. В тот апрельский день 1216 года архангел Михаил не помог князю. Князь, чтобы облегчить бегство, снял шелом и кольчугу да спрятал их под кустом в лесу. Судьба этого княжеского доспеха оказалась удивительной. Он пролежал на поле Липицкой битвы больше шести веков! Лишь в XIX в. эту боевую реликвию случайно нашла крестьянка. Липицкая битва, усилившая Мстислава Удалого и поднявшая вес и значение Великого Новгородца, нанесла Ярославу не только политический и военный урон. И не только потерей любимого шелома запомнилась она князю. Разгневанный Мстислав отобрал у Ярослава свою дочь - красавицу Ростиславу, выданную за молодого князя незадолго до этого. Год или два пытался Ярослав остудить гнев тестя, вернуть любимую жену, но Мстислав оставался неумолимым. Смирившись с судьбой, Ярослав оставил свои попытки и женился вновь. Новой женой его стала княжна Феодосия, сестра рязанского князя Ингвара. Молодые зажили в счастье и согласии. В 1219 г. родился у них первенец, при крещении его нарекли Федором, как и отца. А на следующий год появился еще один сын. Его назвали Александром. Первые годы юного княжича прошли в Переяславле. Здесь открылась ему спокойная душа родной природы. Здесь услыхал он первые рассказы о былинных богатырях, защитниках родной земли. Здесь открывалась перед ним - страница за страницей - русская жизнь, частью которой был он сам. Весь строй древней жизни служил тому, что человек с ранних дней чувствовал свою неотторжимось от того бытия, которе текло вокруг, словно русская река, шумало, как таинственный лес, билось удивительным родником... В мальчиках тогда рано начинали видеть маленьких мужчин. Уже в ранние годы ждал княжеского сына средневековый рыцарский обычай - постриг. И юного Александра ждал этот строгий обряд. В Спас-Преображенском соборе чтимый всеми переяславцами епископ Симон подрезал княжичу нежные кудри - вместе с ними, как считалось, падало к ногам мальчика, оставалось в прошлом детство. И начиналось тревожное для юного сердца, полное уже не детских забав, а воинского и иного учения отрочество. Княжич был опоясан мечом и "всажен на конь". Отныне начинался для него для него рыцарский - княжеский - путь. Отныне он - еще маленький мальчик - покидал женскую половину княжеских покоев и переходил под опеку воспитателя-дядьки. Александра стал воспитывать княжеский боярин Федор Данилович. Он учил княжича многому. Учил и простым вещам: "Еде и питью быть без шума великого. При старших молчать, мудрых слушать, старшим повиноваться". Учил и грамоте, в чем помогали дядьке искусные в письме и чтении монахи. Особо часто они читали княжичу Библию, повторяли многие места по многу раз. Юный ум крепко схватывал сказочный библейский текст. Александр запомнил обширные пласты священного писания. И в зрелые годы, легко вспоминая, пересказывал его дословно. Но еще больше любил он чтение летописей - русская история в лицах вставала перед ним, он ощущал себя ее живым продолжением. Записанное на листах тонкого желтоватого пергамента соединялось с реальной жизнью через еще живущих людей и их деяния. Со страниц "Переяславского летописца", в котором записывались сведения о событиях в родном княжестве, узнавал он о своих предках и родичах, их подвигах и делах. Узнавал об истории родного града,- строительстве храмов и укреплений, о пожарах и небесных знамениях, о голодных неурожайных годах и набегах врагов. Особенно часто рассказывали княжичу о его великих предках. Дедом Александра Невского был Всеволод Большое Гнездо - знаменитый русский князь, правивший в середине XII в. Дальше род их восходил к основателю Москвы Юрию Долгорукому, сыну великого князя Владимира Мономаха. От Мономаха род уходил к Ярославу Мудрому. От Ярослава к Владимиру Святому, крестившему Русь в 988 г., и в конце концов поднимался к легендарному Рюрику. Предания семейные свято хранили в княжеских родах, и потому Александр слышал их с малых лет. Слушал рассказы о могуществе деда Всеволода, который мог "Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать". О политическом и военном искусстве Мономаха, умевшего давать отпор воинственным степнякам. О государственной мудрости Ярослава Мудрого, давшего Руси первый писаный закон - "Русскую правду". О великой святости крещения Руси, осущественного решительным князем Владимиром. И потому, хотя князь взрастал не в стольном Киеве, не в гордом Новгороде, а в скромном Переяславе, виделась ему в рассказах и откладывалась в душе вся необъятная Русь. Чтение и рассказы побуждали быть похожим на людей, совершавших дела необычные, память о которых не умирала, а оставалась в книгах, которые, как казалось мальчику, лежали вечно в монастырских и княжеских заветных хранилищах, и потому вечной была и память о великих делах, о доблестных воителях, не убоявшихся сильных противников, дальних дорог и грозных знамений. А еще дивили его книги византийские, переложенные монахами на русский язык. Особенно поражала необыкновенная "Александрия" - повесть о подвигах Александра Македонского. Великий воин, строитель огромной империи потряс вооброжение княжича Александра. Было кому подражать на этой земле, к чему стремиться! В постоянном учении существовали и трудные стороны. Монахи и дядька учили считать, заставляли помногу писать, отрывая от игр и развлечений. Утомительно было сидеть и на княжеском суде, куда его иногда водили слушать малопонятные речи - жалобы исцов и объяснения обвиняемых, постигать трудную для молодого ума череду законов и правил "Русскую правду", данную народу два века назад Ярославом Мудрым, дополненную его сыновьями Ярославичами. Не всегда было ясно, почему князь или боярин судил так, а не иначе, приговаривал несправедливо, жаль было обиженных. Все следовало познать княжичу, которого с ранних лет готовили к той же дороге, по коей прошли отец, дед, прадед и многие родичи. Молодой ум, движимый подсказками старших и природным любознанием, впитывал разные умения, грамоту и счет, правила и законы. Не все, конечно, сразу понимал юный княжич. Многое в жизни общества для человека того времени выглядело как данное от века и принималось словно само собой разумеющееся. Так воспринималась христианская вера, учившая покорности и терпению. Так воспринималось и людское неравенство - рабы-холопы вовсе, например, не считались за людей, любого из них, если он принадлежал тебе, можно было убить без всякого наказания. Крестьянин-смерд хоть и был лично свободен, но стоял неизмеримо ниже бояр и князей - как небо от земли отделены были "черные люди" от простого народа, и это считалось нормальным и естественным. Иных светлых разумом людей такая несправедливость остро ранила. При дворе Ярослава Всеволодовича жил оставивший миру свое горестное "Моление" Даниил Заточник. Душа этого оставившего княжескую службу дружинника,изверившегося в справедливости мира, кровоточила от обид и унижений. Он был известен в переяславском кругу острыми и горькими словесами, из которых и составил свой знаменитый труд, посвященный Ярославу Всеволодовичу. Даниил говорил с князем от имени всех обездоленных и голодных: "Когда веселишься многими яствами - и меня помяни, сухой хлеб жующего!". Он обращался к князю от имени всех бездомных: "Когда лежишь на мягких постелях под собольим одеялом - и меня помяни, под одним платом лежащего и зимою умирающего!..." Видя, как упивается властью и богатством переяславское боярство, тогда как рядом городская голь не каждый день ест черствый хлеб, Заточник восклицал от лица всех страждущих: "Кому Переяславль, а мне Гореславль! Кому Белоозеро, а мне черней смолы!" Несовершенство жизни заставило Даниила обращаться к человеческой душе, в ней стремился он найти хотя бы подобие совершенства. "Не зри внешняя моя, но воззри внутренняя моя!"- обращался он к собеседнику, полагая, что душа человека может быть гораздо выше и чище внешнего облика, на который наложила печать или даже изуродовала несправедливая жизнь. Слуха княжича достигали многие острые слова Даниила Заточника. Тревожный их строй побуждал к размышлениям. Сложность древне-русского мира шаг за шагом открывалась Александру Невскому - и ответственные княжеские дела, и боярские хитрости, и тяготы народные, и божественная премудрость церковных владык, которым он свято - в отличие от отца - верил. Мир княжича расширялся. Однажды повезли его в столицу княжества - славный Владимир. Мощная крепость с красивыми огромными воротами открылась с Юрьевской дороги на подъезде к городу. Сначала бросился в глаза пятиглавый собор - Успенский, как объяснили сопровождавшие княжича дружинники. Потом открылся взору белокаменный Дмитровский храм. Рассказывали мальчику, что он был воздвигнут при князе Андрее Боголюбском всего за четыре года. Сначала думал Андрей пригласить мастеров "из немец", но, размыслив, поручил строительство русским мастерам и нескольким грекам. Мощное тело собора олицетворяло силу Владимирского княжества. А вознесенный в головокружительную высь золотой купол твердо и ясно напоминал всякому, кто бросал взгляд на храм, о единовластии, столь необходимом стране. Словно богатырь в золотом шеломе охранял столицу Северо-Восточной Руси! Белокаменные стороны собора и подкупольный барабан были покрыты искусной резьбой. Издалека она напоминала парчовую одежду сказочного князя-богатыря. Картины, изображенные мастерами, среди которых были русские, греки, болгары, приоткрывали таинственный мир прошлого - то, о чем подробно рассказывали летописи и церковные книги. Здесь был и Александр Македонский, и диковинные звери и птицы. Рядом русские картины - портрет деда Всеволода, а рядом маленькие мальчики в кафтанчиках - сыновья, и среди них отец Александра Невского... Прошлое представало перед княжичем застывшим героическим барельефом. Еще больше поразило внутреннее убранство столичных соборов - стены, расписанные сверху донизу божественными картинами, сиянье серебряной и золотой утвари, отражавшей свет сотен свечей, густой запах ладана и басовитые голоса служителей, и колокольный звон, падавший словно с неба... Впечатление осталось неизгладимое, и теперь каждая поездка в стольный град ожидалась с нетерпением и была радостью и наградой. Пути-дороги все чаще выпадали подраставшему княжичу. Поездки в дальние и ближние города - с отцом или его ближними боярами и дружиной,- многодневные выезды на звериную охоту или рыбной лов, продолжительные поездки по селам, слободам и весям для сбора княжеской дани случались одна за другой. Княжеская жизнь была беспокойна, тяжелый походный быт издревле, со времен первых князей, стал жизненной нормой. Княжич закалялся и мужал. Он шел путем, обычным для русского витязя, и перезвон боевых мечей, скрещиваемых то в борьбе с внешним врагом, то во внутренних усобицах, рано достиг его слуха. Большие и малые противоборства стали нормой политической жизни во времена феодальной раздробленности. Нормой были и частые политические повороты внутрирусской жизни, вместе с которыми часто менялась и судьба одного, а то и сразу нескольких князей. Первый из таких поворотов коснулся судьбы Александра Невского, когда ему минуло всего семь лет. В тот год отец, князь Ярослав, был отправлен великим князем Владимирским на княжение в Новгород. Так еще в раннем детстве Александр увидел впервые гордый северный град, с которым столь много будет связано в его личной судьбе. Новгород сразу впечатлил княжича, уже начавшего понимать строй княжеской жизни в центральных землях Руси. Во-первых, удивил мощными укреплениями и множеством церквей. Больше иных потрясла княжича громада пятикупольной Софии, развернувшейся широким и строгим фасадом. Равного Софии храма еще не доводилось видеть. Удивил город и длинными пристанями у Торговой стороны полноводного Волхова. Но еще больше множеством диковинных кораблей, стоявших у причалов. Русские ладьи покачивались здесь вперемешку со шведскими шнеками, датскими, немецкими пинассами. Неведомая речь звучала на кораблях, на причалах, в торговых рядах пестрого и шумного новгородского торга. Кипение его несравнимо было с владимирскими ярмарками, не говоря уж о переяславских. Своенравный характер Новгорода проглядывал во многих сторонах новгородской жизни, но в торговой деятельности, пожалуй, более всего. Только вече превосходило ее по накалу страстей. Немало было и иных диковинных вещей в новгородской жизни. Князя, например, не встретили, распахнув ворота, с поклонами и почестями, как случалось, когда отец возвращался откуда-нибудь в родной Переяславль. И двор княжеский вовсе не в центре города стоял, как на всей Руси повелось, а вообще за стенами новгородскими! В двух верстах к югу от города на древнем Городище остановился прибывший править Ярослав. И только на второй день после прибытия двинулся он в Новгород, сопровождаемый настороженными послами новгородскими. Странным казалось княжичу и то, что не отцу-правителю присягали люди новгородские, а он сам принес в громадном Софийском соборе присягу Новгороду, обещал править и судить по новгородской старине, блюсти волю новгородскую. А заключил отец свои обещания крестным целованием. Вся знать новгородская, бояре, перепоясанные золотыми поясами, житьи люди и купцы в длинных дорогих кафтанах, ремесленники в кафтанах коротких, а то и в сермягах, внимательно наблюдали за князем - как говорит, как крест целует, не пропустил ли слов каких важных?... Пока шла долгая церемония, Александр дивился храму. Более всего поразило его огромное изображение Спаса Вседержителя в куполе церкви, прямо над головами всех, кто стоял под святыми сводами. О поднятой сжатой руке Спаса ходила легенда. Говорили, что сначала написали его иконописцы с раскрытой рукой, благословляющей верующих с небес. Написали и пошли к ночи спать. Утром пришли - сжата рука у Спаса! Владыка новгородский Лука, решив, что писари ошиблись, повелел исправить - написать образ с раскрытой рукой. Сделали богомазы все, как велено было. На следующий день приходят - сжата рука у Вседержителя! Еще раз попробовали переделать - тот же результат! А на четвертый день, когда изумленные иконописцы вновь попытались исправить руку, раздался им глас: "Не пишите меня с благословляющей рукой, напишите меня со сжатаю рукою - в этой руке я Великий Новгород держу! А когда сия рука моя раскроется, тогда будет граду сему скончание!". Такую вот дивную историю поведали малому княжичу. После крестного целования владыка новгородский благословил Ярослава на княжение. Теперь князь утвержден к власти своей, "поставлен" судить и править. Править в Новгороде в те времена было делом многотрудным. Вот и Ярослав, едва утвердившись, тут же собрался в поход на литовских князей, пограбивших Новоторжскую и Торопецкую волость. А едва решив военные дела на юге, устремился на север - помогать союзным финским племенам в борьбе с наседавшими на них шведскими феодалами. А потом запросил княжеской помощи дальний Олонец - и туда тянулась шведская рука. Князь, снарядив экспедицию из судов-насад, ушел по Волхову в неспокойное Ладожское озеро... Завершив несколько неотложных ратных дел, Ярослав обратил княжеский свой взор на старинного новгородского соседа - горделивый Псков. В то время явственно нарастала для Новгорода опасность немецкого вторжения. А Псков, расположенный бок о бок с прибалтийскими владениями немецких рыцарей, вел политику неустойчивую и боязливую, пытался заигрывать с рыцарством. Словно не знали псковские бояре, что дело это безнадежное - рыцари не играют в политику, не жалеют слабого и уважают только силу. А коль нет силы, им противостоящей, исход всегда один - покорение не устоявшего перед натиском. Сначала Ярослав имел вполне мирные союзные намерения, поскольку издревле дружили два русских города - Новгород и Псков, некогда даже одну землю составляли их владения. Заготовив подношения псковскому именитому боярству, князь отправился во Псков, намереваясь повлиять на бояр, укрепить их в союзе с Новгородом против внешних противников. И тут стерегла его досадная неудача! Слух о поездке опередил Ярослава и прилетел в Псков искаженным. Не с добром едет князь новгородский!- горланили на псковских улицах смутьяны. - Везет князь в сундуках оковы тяжкие и прочные - всех псковичей заковать желает! Подъехав к Пскову, Ярослав обнаружил, что все городские ворота заперты, а над городом нависла сторожкая тишина - словно к осаде изготовился. Оскорбленный князь повернул коней в обратный путь. Вскорости созвал в Новгороде вече и громогласно изложил свои намерения: "Ничего не замышлял я против псковичей злого! А вез им в коробьях дары - ткани дорогие и плоды многие! А они меня обесчестили!" Честь для князя русского - выше жизни самой! Для горячего Ярослава это правило было непреложным. По гневному приказу княжескому полетели гонцы в родной Владимир. И скоро - не успели оглянуться медлительные новгородцы! - зацвели на Городище разноцветные шатры переяславских полков, призванных для отмщения за княжеские обиды и бесчестья. Боярский совет, обеспокоенный перспективой кровавой распри с соседним городом, испросил у князя, для чего собрано столь великое войско. Ответ был: "Хочу на немецкую Ригу идти!" Хитрость княжеская и неукротимая энергия его смутили боярство. Ведь замышляемый правителем поход - то ли против Риги, то ли против Пскова - мог сильно повредить и боярству, и купечеству, нарушить торговлю с балтийскими городами. Стали бояре искать, как князю "путь указать", избавиться от вспыльчивого и решительного Ярослава. А тут и Псков, прознав о приготовлениях, вовсе отступился от Новгорода, заключил союз с Орденом, посулив не помогать новгородцам, коль затеют немцы войну. Мало того - пустил в город большой немецкий отряд, а в Орден сорок знатных псковичей в заложники направил - в знак неколебимости новых намерений своих и верности новому договору с рыцарями. Совершив сие неславное дело, отправили псковичи грамоту в Новгород. "В поход с вами не идем,- сообщали они вчерашним союзникам,- и братьи свои не выдаем! А с рижанами мир взяли... А если вы нас замыслили, то мы против вас со святой богородицей!.." Псковская грамота была по обычаю зачитана на вече. Боярство новгородское, поразмыслив, заявило Ярославу: "Без псковичей не пойдем на Ригу! А тобе, княже, кланяемся". Тщетно пытался Ярослав переубедить боярский совет. "Много понуждал,- сообщает летописец,- но "золотые пояса" твердили свое: Не пойдем на немцев без Пскова". Широко задуманный поход, едва ли не первая серьезная попытка противостоять нарастающему немецкому влиянию на русский северо-запад неудачно закончилась, даже не начавшись толком. Переяславские полки поднялись и ушли от новгородских стен восвояси. На княжеском дворе тоже готовились к отъезду, грузили обоз. Разгневанный Ярослав оставлял Новгород. Правда, уезжала не вся княжеская семья. Сохраняя политические мосты несожженными, Ярослав оставил в Новгороде сыновей - Федора и Александра. Так молодые княжичи впервые остались одни, без родительского надзора и защиты. На них возложены были некоторые княжеские обязанности. Например, от их имени скреплялись княжеской печатью грамоты, составленные совместно с посадником. Но оставались братья в Новгороде недолго. События поворачивались неблагоприятной для князя стороной. Лето и осень 1228 года выдались небывало дождливыми и холодными - "с середины августа наиде большой дождь, и лил день и ночь". На корню гнил и хлеб, и травы, и "всякий овощ" на полях и огородах. "Ни сена добыть, ни нив возделать!" - горестно отметил летописец. Как это часто бывало в суеверные средневековые времена, стали люди роптать на правителей - вослед отъехавшему князу и сначала в спину, а скоро и прямо в лицо его союзникам, оставшимся в городе. Главным из них был владыка новгородский Арсений. В один из дней распаленная наговорами толпа изгнала его с владычного двора, что ставлен был рядом с Софией - "аки злодея вытолкали!". Перепуганный ахиепископ укрылся в стенах Софийского собора, а оттуда при первой возможности бежал в один из монастырей. Ближайшее за тем время показало, что разгром владычного двора стал только прелюдией к широким волнениям. "Бысть мятеж в городе велик!"- отметила летопись. Разгромили и двор тысяцкого и многие боярские хоромы. Перепуганная боярская верхушка послала за князем в Переяславль. Бояре звали князя назад, но при этом выговаривали условия для усиления своей власти - "поборы княжеские отмени, судей по волости тебе не слать!" Взвесив все обстоятельства - неустойчивую политическую обстановку в Новгороде, попытки ущемления княжеских прав, разгром и смещение сторонников - Ярослав ответил боярству отказом. После этого разрыв с Новгородом стал окончательны. Князь сразу же приказал тайно вывести из города сыновей. Темной февральской ночью 1229 года княжичей вывезли во Владимир. Боярская интрига, на руку которой сыграло вспыхнувшее недовольство новгородских "черных людей", взяла верх. Неугодный боярству князь был исторгнут из новгородского лона казалось бы окончательно. Стараясь прочнее закрепить успех, бояре на другой же день после отъезда княжичей кликнули народ на вече. На нем вся история была преподнесена в выгодном боярству свете. "Кто злое замыслил против святой Софии, тот и бежал!"- кричали подкупленные богатеями горлопаны.- А мы их не гнали!.. А князю мы не причинили никакого зла! И пусть им будет бог и крест честной, а мы собе князя промыслим!" Однако боярское "промысление" пригласить в Новгород одного из черниговских князей к успокоению не привело. Неурожай повторился и в 1229, и в 1230 году! Голодный мор косил жителей, как траву. Множество истощенных людей умирали по дворам большого города, а то и прямо на улицах. Мертвым - их были многие сотни, а то и тысячи - свозили и хоронили в одну "скудельницу" - большую яму у церкви двенадцати апостолов. Доведенные до крайней черты "черные люди" собирали по лесам мох, листья, кору и коренья. Обезумевшие от голода бедняки ели падаль и мертвечину. Обнаружились и случаи людоедства. Нараставшая волна отчаяния скоро смела всех правителей, пришедших на смену Ярославу и его сторонникам. Снова полыхали пожары - "черный люд начал богатых людей хоромы зажигать, где могла быть рожь, и забирать именье их..." Все это еще больше умножило охватившее Новгород "братоненавиденье". Сторонники Ярослава, решив положить конец нескончаемой смуте, направили послов в Переяславль - просить князя вернуться. На этот раз Ярослав не раздумывал. Взяв с собой сыновей, он поспешил в Новгород, где принес новую присягу великому городу. И своенравный Псков признал власть князя и принял его наместника. Ярослав пробыл в Новгороде недолго. Через две недели позвали его дела во Владимирскую землю. Он отбыл туда, оставив в Новгороде полновластными наместниками - княжичей-сыновей - Федора и Александра. Печальный вид открылся княжичам, когда они объехали город. Куда ушла былая радость! И удаль новгородская нигде не проглядывала. И торговая сметка пропала с глаз долой, не угадывалась на едва теплившемся торговище. Новгород 1230 года являл собой картину трагическую. "Горе и печаль на улице!" - отмечал один летописец. "Скорбь друг с другом",- вторил ему другой. На унылых улицах проезжий мог встретить лишь "детей, плачущих хлеба, а других умирающих". Тяжесть народной жизни, пожалуй, впервые открылась в это лихолетье Александру со всей своей кричащей и плачущей обнаженностью и остротой. Картины новгородского "града великого" остались в его душе до конца дней. К глубоким переживаниям добавились политические тревоги. Вновь заколебалась в Новгороде Ярославова власть. Черниговские князья задумали посадить здесь своих сторонников и сумели однажды неожиданным штурмовым ударом боярских отрядов захватить Псков, пленить и заковать в цепи княжеского наместника. Вслед за тем и в Новгороде стали тлеть-разгораться угли нового мятежа. Юные княжичи, конечно, не могли разобраться в критической обстановке и совладать с ней. Из Переяславля спешно прибыл отец. Быстро утихомирив Новгород, он послал гонцов во Псков с требованием освободить наместника. Но псковские бояре и их черниговские правители ответили отказом. Ярослав собрался было пустить в ход военную силу, но один опытный княжеский муж подсказал ему другой путь - запретить новгородским купцам возить в Псков соль и торговать там ею! А своих соляных промыслов на Псковщине не было. Цена на соль подскочила, город заволновался и через несколько месяцев упрямое псковское боярство запросило княжеской милости. Пришли псковские послы, склонили головы перед Ярославом: "Ты наш князь, присылай наместника!". Так кончилась еще одна феодальная усобица - постоянные их судороги не давали Руси покоя. Время текло, убыстряясь. Княжичи подрастали. На лето 1233 года была намечена свадьба старшего - Федора. Ему было 14 лет, по меркам того времени, он тостиг совершеннолетия, уже участвовал в походах - вступал в круг обычной княжеской жизни. В жены ему была избрана черниговская княжна Ефросинья - этот выбор позволял Ярославу замириться с могущественным Черниговским княжеством. Но сыграть свадьбу не суждено было. Юный Федор умер буквально накануне торжества. "Кто не пожалеет о сем!- воскликнул летописец.- Свадьба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позваны... И вместо веселия - плач и сетования!" Кончина любимого брата не только потрясла душу Александра, но и бесповоротно и решительно изменила весь строй его жизни. Теперь он был старшим наследником в княжеской семье. Отец стал относиться к нему иначе - начал больше требовать от учения, а учить княжича стали серьезнее. Военное ремесло стало ежедневным делом. И уж не былинные рассказы преобладали в строгом ученье - то грамоты договорные читали юному князю, то объясняли сложные отношения Владимирской земли с другими русскими княжествами и порубежными странами. На границах рууских в ту пору то тут, то там вскипали обжигавшие Русь волны вторжений. На юге дальняя степь клубилась облаками пыли, взбитой копытами тысяч и тысяч низкорослых косматых коней, на которых крепко сидели ловкие нукеры Батыя. Волна ордынского нашествия уже поднялась в глубине азиатских просторов и неотвратимо катилась в сторону Руси. А на западе все чаще звенел на русских границах немецкий рыцарский меч. Закрепившиеся в покоренной Прибалтике, рыцари намеревались двигаться дальше, вдохновляемые римским папой на новые и новые подвиги во имя истинной католической веры. Именно их военное давление поколебало в эти годы древний Псков. Появились в нем боярские силы и партии, выступавшие за союз с крестоностным рыцарством - одни из корысти, другие из страха перед рыцарской мощью, уже согнувшей в рабское состояние многие прибалтийские племена - эстов, ливов, куршей, пруссов...
|
|
|||||||
