|
Пользовательского поиска
М.И. МИХАЙЛОВ
ПОМЕЩИК
Когда-то и я в Петербурге живал,
Писателей всех у себя принимал
И с гордой улыбкой являлся на балах...
Стихи мои очень хвалили в журналах:
Я в них и свободу и истину пел;
Но многих представить в ценсуру не смел.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
Политикой также заняться любил, -
В кондитерских все я журналы следил...
Читал и философов... Сам рассужденье
Писал о народном у нас просвещенье...
Потом за границей я долго блуждал,
Палаты, Жорж Санда, Гизо посещал.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
В чужбине о родине я сожалел,
Скорей воротиться домой все хотел -
H начал трактат (не окончил его я)
О том, как нам дорого вчуже родное.
Два года я рыскал по странам чужим:
Все видел - Париж, Вену, Лондон и Рим.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
Приехавши в Питер, соскучился я...
Казна истощилась порядком моя.
Поехал в деревню поправить делишки,
Да все разорились мои мужичишки!..
Сначала в деревне я очень скучал -
И все перебраться в столицу желал.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
А нынче так, право, меня калачом
Туда не заманишь. И славный здесь дом,
И повар обед мне готовит прекрасный;
Дуняшке наделал я платьев атласных.
Пойдешь погулять - вкруг мальчишки бегут...
(Пострелы! Они меня тятей зовут.)
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
С соседями езжу я зайцев травить;
Сойдемся ль - за карты, а после попить...
Прекрасные люди мои все соседи, -
Хоть прежде твердил я с презреньем: "Медведи!"
Политику бросил - и только "Пчелу"
Читаю от скуки всегда поутру.
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
Однажды я как-то письмо получил:
Писал мне приятель мой, славянофил,
Чтоб ехал скорее к нему я в столицу -
Тащить меня вздумал опять за границу...
Но я отвечал ему: "Милый мой друг!
В себе воскресил я народный наш дух!"
Эй, Ванька! Скорее собак собирай!
Эй, Сенька! Живее мне лошадь седлай!
"Мне ладно в деревне: здесь сладко я сплю,
Гоняться с собаками в поле люблю.
С житьем не расстануся патриархальным,
Дышу теперь духом я национальным!..
Ко мне, братец, лучше сюда приезжай:
Народность в деревне моей изучай!"
Что ж, Ванька-каналья! Чего же ты ждешь?
Да скоро ль ты, Сенька, Гнедка приведешь?
С тех пор мой приятель ко мне не писал...
А слышал я, нынче известен он стал
Своими трудами. Знакомцы другие -
Все люди теперь тоже очень большие...
А все отчего? - нет деревни своей:
А то бы гонялись за зайцами в ней!!
Мерзавцы! Уж сколько я вам говорю!..
Постойте! Ужо я вам спину вспорю.
|
НАДЯ
По улице шел я... Мерцали
В тумане кой-где фонари...
Пуста была улица; встретил
Я пары четыре иль три
Прохожих. Но вдруг я увидел,
Навстречу мне девушка шла;
На ней была белая шляпка,
И плечи ей шаль облегла.
Когда я был близко к ней, ярко
Фонарь подле нас засверкал,
Знакомый я образ увидел, -
И за руку бедную взял...
И с тайною грустью взглянул я
На вянущий этот цветок.
Она крепко руку мне сжала,
Сронив с своей шеи платок...
Хоть много сказать мне хотелось,
Молчали упорно уста;
Она мне твердила: "Что, разве
Я хуже теперь, чем была?"
И взором печальным я долго
С тоскою глядел на нее...
"Нет, Надя! Тебя не узнал я:
Лицо изменилось твое.
В глазах твоих черных нет блеска,
И бледность видна на щеках;
Искусствен их яркий румянец,
Притворна улыбка в устах!"
Печально она улыбнулась...
Я много во взоре прочел -
И проповедь бросил - и с нею
Вдоль улицы молча пошел.
Ее до квартиры довел я
И молча ей руку пожал....
Она мне сказала: "Зайдите!"
Но я отвечал: "Я устал!"
И грустно своею дорогой
Побрел я... Туман все густел,
И крупными каплями дождик
По темным плитам зашумел...
|
* * *
Если б я вас снова встретил,
Что бы было между нами? -
Я бы вам одно заметил:
Что умнеем мы с годами;
Что во мгле туманно-бледный
Лик луны, и листьев шепот,
И ландшафт полночный бедный,
И пруда немолчный ропот, -
Много детской нашей страстью
Управляли в стары годы;
Что любовь теперь, к несчастью,
Не зависит от погоды, -
Ни от бледного мерцанья
Звезд небесных, молчаливых,
Ни от глупого мечтанья
И стишков пустых, слезливых...
Я сказал бы вам при встрече,
Если вы умнее стали:
"Переменим эти речи,
Чтобы нас не осмеяли!"
|
ГРУНЯ
Снег засыпает окошко.
С треском лучина горит...
Дремлет старик на полатях,
С пряжей старуха сидит.
Вяло жужжит у старухи
Веретено под рукой...
В теплой печурке свернувшись,
Кот распевает седой.
А у окна молодица
Тихо, сгорюнясь, сидит,
В белую вьюгу все смотрит...
Слезка глаза ей мутит.
Воле послушна отцовской
Она, бедняжка, была -
И за немилого замуж
Не прекословя пошла...
С Ваней ее разлучили:
Ваню любила она...
Вот и теперь все об милом
Плачет она у окна.
Жалко ей Ваню... Бедняжка,
Как повезли под венец
Грунюшку, больно крушился -
Да и ушел наконец...
С той поры в ихней деревне
Нету вестей от него.
"Воля родимых, сгубила
Милого ты моего".
|
ХОРОШАЯ ПАРТИЯ
Она пред налоем стояла,
Бледна и поникнув головкой, -
Вдоль щек у ней следка сбегала
И билася грудь под шнуровкой.
Жених старичок был почтенный:
Увешана грудь орденами...
И с важностию неизменной
Вокруг поводил он глазами.
И вот обвенчалася пара...
У них беспрестанно пируют,
Средь бального часто разгара
Жена и бледна и тоскует.
Зa картами мужу не время
Заметить, как чахнет супруга;
Уж в грудь ей заброшено семя
Ужасного, злого недуга.
И скоро болезнь и несчастье
Цветок этот нежный сломили...
"Как мало жила она в счастье!" -
Так в свете об ней говорили,
Супруг же по-прежнему любит
Сытнее в обед нагрузиться,
Здоровья страстями не губит...
И чаще за карты садится.
|
КОЛЬЦОВ
Он с юных лет был угнетен судьбою,
Своей семьей он не был оценен...
Несытый ум томился; но борьбою
С холодной жизнью не был сокрушен.
Его душа любовию святою
Любила все, чем был он окружен...
И песнь его нам кажется родною:
Весь мир души в ней завещал нам он.
Степной разгул, крутую силу воли,
Упорную борьбу с лихой судьбой,
И эту долю, сумрачную долю,
В которой жизнь он проклинал порой,
И грусть свою, порою плач неволи -
Все высказал он в песне огневой.
|
ЖАТВА
Помона щедрая так пышно убрала
Златою жатвою широкие поляны
И в частые ряды колосьев заплела
Лазурноглавые, прелестные пианы.
Оделась ризою богатою земля:
Как море злачное, волнуются поля,
И спеет наливной, под лаской солнца, колос...
Вечернею порой под кровлей поселян
Звучнее песни: всяк, кто лишь имеет голос,
Поет богине гимн за пышный вид полян.
|
* * *
Я видел во сне человечка
С косым и зеленым лицом.
Он глупо смотрел, улыбался
И тотчас же плакал потом.
Ко мне подошел он, и руку
Мне крепко и дружески сжал,
И долго качал головою,
И мне наконец прошептал:
"Меня вы не знаете, друг мой,
Да я-то вас знаю давно.
Ну что? исцелилось ли сердце,
Иль так же болит все оно?
Зачем вы в лицо мне глядите?
Ну что вы увидите тут?
Хоть цвет его - краска надежды,
Да нашей надежде - капут.
Как вы, я надеялся долго,
И зелен с надежды я стал,
Как вы, я все плакал да грезил,
Стишонки писал и вздыхал.
Пора нам, ей-богу, оставить
Так глупо страдать и любить,
Пора нам от грез пробудиться
И жизнью действительной жить".
Со мною он тут распрощался,
Отвесив неловкий поклон,
И все-то смеялся да плакал...
Какой безалаберный сон!
|
* * *
Когда ж минует испытанье?
Когда из лона черных туч,
Тебя, колосс, осветит луч
Животворящего сознанья?
Ты гордо голову вознес,
Дивя испуганное око;
Но безглаголен ты, колосс!
Когда же луч сойдет с востока
И под святым его огнем
Твоих речей раздастся гром?
Ведь, говорят, во время оно
И неподвижный столб Мемнона
Гудел под солнечным лучом.
|
* * *
Как храм без жертв и без богов,
Душа угрюмо сиротеет;
Над нею время тяготеет
С суровым опытом годов.
Кумиры старые во прахе,
Погас бесплодный фимиам...
Но близок миг - и, в вещем страхе,
Иного бога чует храм!
|
ПЕРЕПУТЬЕ
Труден был путь мой. Холодная мгла
Не расступалась кругом,
С севера туча за тучею шла
С крупным и частым дождем...
Капал он с мокрых одежд и волос;
Жутко мне было идти:
Много суровых я вытерпел гроз,
Больше их ждал впереди.
Липкую грязь отряхнуть бы мне с ног
И от ходьбы отдохнуть!..
Вдруг мне в сторонке блеснул огонек...
Дрогнула радостью грудь...
Боже, каким перепутьем меня,
Странника, ты наградил!
Боже, какого дождался я дня!
Сколько прибавилось сил!
|
АПОСТОЛ АНДРЕЙ
Апостолы носят ученье Христа
По свету стопой неустанной;
Идет и в славянские наши места
Апостол Андрей Первозванный.
По северным дебрям, холмам и топям
Забрел он к туманным ильменским водам.
Пустынное озеро в сизых волнах;
Ни паруса нет в отдаленье.
Но люди тут есть: на его берегах
Местами темнеют селенья.
"Каков-то, - подумал апостол, - народ,
Что в этих убогих лачугах живет?"
И шаг ускорил он, идя к берегам.
Вот к первым избушкам подходит.
Навстречу народ к нему выбежал сам;
Кричит и руками разводит...
Ни слова пришельцу сказать не дает
И за руки к озеру прямо влечет.
В их криках нельзя разобрать ничего:
Привет ли то, или угрозы?
Но вот притащили на берег его:
Горой тут навалены лозы.
"Не казнь ли какая?" - подумал Андрей.
Но мимо влекут его, с воплем: "Скорей!"
Стоит деревянная дальше изба.
Обуглены срубы, - и паром
Все щели дымятся; а сбоку труба
Погибельным дышит угаром.
В избе все клокочет, шипит и бурлит,
И дымная туча над кровлей висит.
Зияет, как пасть, почерневшая дверь,
Вся мокрою сажей одета.
Подумал апостол: "Погибну теперь!"
Но верой душа в нем согрета.
"Спасся Даниил и от хищных зверей.
Изми меня, боже, из рук дикарей!"
Все ближе толпа подступает к нему,
С обоих боков нажимает,
Теснит его к двери - ив грозную тьму
Как жертву с собой увлекает.
Зловонным и знойным туманом объят,
Апостол подумал, что ввергнулся в ад.
На миг у него помутилось в глазах,
И дух захватило от жара.
Хотел закричать он, - ни звука в устах!
И видит сквозь облако пара:
Стоит раскаленная печь, и при ней
Хлопочет толпа обнаженных людей.
Растрескались красные камни жерла,
И искры дождем с него прыщут;
В потемках угара два страшных котла
Шипят и клокочут и свищут.
Припомнил Андрей вавилонскую печь
(В которой трех отроков думали сжечь)
Он хочет спросить о вине их своей.
Все разом кричат, не внимая.
Опять обступили. "Скорее, скорей!"
Толпятся, его раздевая...
По скользкому полу волочат к печи. -
В жерло ей плеснули водой палачи.
Пары над каменьями шумно встают
Удушливой белою тучей.
Андрей содрогнулся: его обдают
Ушатами влаги кипучей.
Едва удержаться он мог на ногах...
И видит - у всех уже пруты в руках.
Запрыгали лозы по мокрым спинам:
Все сами себя они хлещут.
Смеясь, и апостола бьют по бокам;
Смеясь, в него щелоком плещут
От скорби великой лишался сил,
Отчаянным голосом он возопил:
"Скажите, пред кем я из вас виноват?
За что мне такое мученье?"
Те хлещут и плещут, хохочут, кричат:
"Какое мученье! мовенье".
Тут замертво на пол апостол упал
И, как его вынесли вон, не слыхал.
Но вот окатили студеной водой:
Он ожил. Толпа суетится,
Его одевая, - и снова с собой
Зовет; но зовет подкрепиться.
Хотел из них каждый его угостить, -
И начал апостол по избам ходить.
Отведав их хлеба и соли, Андрей
На холм из села удалился;
Прилег там и нравам славянских людей
Смущенной душою дивился.
И думал о том он, что в будущем ждет
И сторону эту, и этот народ.
"Казалось бы, - молвил он, - славно им жить;
У всех есть и хлеб и свобода.
Откуда ж привычка самих себя бить
Явилася здесь у народа.
Никто их не мучит, никто их не бьет,
Так сами придумали. Странный народ!
Да, любит побои, пристрастен к битью!
Пожалуй, народу такому
Захочется спину подставить свою
Под розги и палки другому".
Но, баней славянской вконец истомлен,
Андрей погрузился в дремоту - ив сои.
И снится ему, что его уж давно
В Патрасе распяли как надо,
Что мир обновился, и всюду одно
Христово покорное стадо,
Что там, где стояла в болотах вода,
У русских воздвиглись везде города;
Что вот миновал и семнадцатый век,
Как умер он крестной кончиной, -
Великий у русских парит человек,
И ходит повсюду с дубиной;
И орден апостолу в честь создает
Для тех, кто народу с ним больше побьет.
От ужаса вмиг пробудился Андрей,
Немедля собрался в дорогу
И дальше пошел от ильменских зыбей,
Смиряя молитвой тревогу.
"О господи! всякого в жизни земной
Избавь от невольных и вольных побои!"
|
* * *
О сердце скорбное народа!
Среди твоих кромешных мук
Не жди, чтоб счастье и свобода
К тебе сошли из царских рук.
Не эти ль руки заковали
Тебя в неволю и позор?
Они и плахи воздвигали,
И двигали топор.
Не царь ли век в твоей отчизне
Губил повсюду жизнь сплеча?
Иль ты забыл, что дара жизни
Не ждут от палача?
Не верь коварным обещаньям!
Дар царский - подкуп и обман.
Он, равный нищенским даяньям
Их не введет в изъян.
Оставь напрасные надежды,
Само себе защитой будь!
На их привет закрой ты вежды,
Их злодеяний не забудь!
Ты сильно! Дремлющие силы
В глуби болящей воскреси!
Тысячелетние могилы
О гнете вековом спроси!
И все, что прожито страданий,
Что в настоящем горя есть,
Весь трепет будущих желаний
Соедини в святую месть.
О, помни! чистый дар свободы
Назначен смелым лишь сердцам.
Ее берут себе народы;
И царь не даст ее рабам.
О, помни! не без боя злого
Твердыню зла шатнет твой клик.
Восстань из рабства векового,
Восстань свободен и велик!
|
ПЯТЕРО
Над вашими телами наругавшись,
В безвестную могилу их зарыли,
И над могилой выровняли землю,
Чтоб не было ни знака, ни отметы,
Где тлеют ваши кости без гробов, -
Чтоб самый след прекрасной жизни вашей
Изгладился, чтоб ваши имена
На смену вам идущим поколеньям
С могильного креста не говорили,
Как вы любили правду и свободу,
Как из-за них боролись и страдали,
Как шли на смерть с лицом спокойно-ясным
И с упованьем, что пора придет -
И вами смело начатое дело
Великою победой завершится.
Пора та близко. Пусть могила ваша
Незнаема, пусть царственная зависть
Старается стереть повсюду память
О вашем деле, ваших именах, -
В глуби живых сердец она живет!
И с каждым днем таких сердец все больше:
Самоотверженных, могучих, смелых
И любящих.
Близ места вашей казни
Есть пышный храм. Там гордыми рядами
Стоят великолепные гробницы,
Блестя резьбой и золотом. Над ними
Курится ладан, теплятся лампады,
И каждый день священство в черных ризах
Поет заупокойные обедни.
Гробницы эти прочны; имена
Их мертвецов угодливой рукою
Глубоко в камень врезаны. Напрасно!
От одного дыхания Свободы
Потухнет ладан и елей в лампадах,
Наемный клир навеки онемеет,
И прахом распадется твердый мрамор,
Последняя их память на земле.
Пора близка. Уже на головах,
Обремененных ложью, и коварством,
И преступленьем, шевелится волосе
Под первым дуновеньем близкой бури, -
И слышатся, как дальний рокот грома,
Врагам народа ваши имена,
Рылеев, Пестель, Муравьев-Апостол,
Бестужев и Каховский! Буря грянет.
Под этой бурей дело ваших внуков
Вам памятник создаст несокрушимый.
Не золото стирающихся букв
Предаст святые ваши имена.
Далекому потомству - песнь народа
Свободного; а песнь не умирает!
Не хрупкие гробницы сохранят
Святую вашу память, а сердца
Грядущих просветленных поколений, -
И в тех сердцах народная любовь
Из рода в род вам будет неизменно
Гореть неугасимою лампадой.
|
* * *
Если лет бесстрастный холод
Все в тебе оледенил
И забыл ты, как любил,
Как боролся, как был молод, -
Если юной жизни гул
Мирно спать тебе мешает,
Что же гроб тебя пугает?
В нем бы крепче ты заснул.
Под землей уж не наскучат
Дети шумом... Шуму нет,
И бессонницы не мучат,
И проходит злобный бред.
|
* * *
Как долгой ночью ждет утра
Больной, томясь в бреду,
Так в этой безрассветной тьме
Я милой вести жду.
День бесконечен... грудь полна
Невыплаканных слез.
Наступит ночь - ко мне бегут
Рои зловещих грез.
О, только б знать, что над тобой
Без туч восходит день,
Что, ясная, встречаешь ты
Без слез ночную тень!.
Как стало бы светло, тепло
В холодной этой тьме!
Пусть воли нет... Пока придет,
Есть счастье и в тюрьме!
Но дни и месяцы идут...
Я жду, - напрасно жду...
Так в ночь бессонную утра
Не ждет больной в бреду.
|
* * *
Долиной пышной шли мы рядом,
Блаженных дум полны.
Кругом весь мир цветущим садом
Сиял в лучах весны.
Казалось, радостным полянам
Из века в век цвести,
И к ним ни бурям, ни туманам
Не отыскать пути.
Мы как во сне остановились
У быстрого ручья.
Как чудно в нем лучи дробились!
Как искрилась струя!
Ты пела мне: "К угрюмой дали
Журча бежит ручей,
Там всё страданья да печали;
Темна там жизнь людей.
Пойдем - осушим Горю слезы
Счастливою рукой;
Снесем им радость, песни, розы,
Свободу, свет, покой!"
Мы шли, соединясь руками
Над синей быстриной;
Ручей играл, сверкал меж нами
Веселою волной.
Мы поцелуем обменяться
Через него могли;
Нам было любо петь, смеяться...
Мы в чудных грезах шли.
Но вдруг рассеял наши грезы
Зловещий шум ручья:
Вздымалась в нем, полна угрозы,
Померкшая струя.
Он шире стал, - и наши руки
Невольно разлучил.
Темнела даль, - и грома звуки
К нам ветер доносил.
Чрез миг завыла непогода...
Ручей влился в поток.
Искать мы стали перехода...
Волна срывала с ног.
Мы оглянулись... И за нами
Разливы бурных вод
Клубились по полям волнами...
Поток шумел: "Вперед!"
И мы пошли... Катилась с ревом
Меж нас уже река.
Мы только обменяться словом
Могли издалека.
Нам не сомкнуть уста и руки...
Река все шире, злей...
И милых слов родные звуки
Доносятся слабей.
Их заглушают злобной силой
И гром и вой реки.
Лишь виден мне твой образ милый
И знак твоей руки.
Но волны выше; тьма густая
Чернеет, свет губя...
Мне не видать тебя, родная!
Мне не видать тебя!
Зову... Во мраке исчезает
Бесследно крик тоски.
Лишь ураган мне отвечает
Один из-за реки.
И вот передо мною море:
В него влилась река...
И я один... со мной лишь горе,
Тревога и тоска.
Напрасно вопли посылаю
Я с темных берегов...
Ни мой тебе, ни твой, я знаю,
Мне не услышать зов.
Вдали лишь молнии трепещут
Среди зловещей мглы,
Вблизи же злобно в берег хлещут
Студеные валы.
|
* * *
Снова дней весенних
Дождалися мы:
Ласточки щебечут
Над окном тюрьмы.
Между гор зеленых
Темной полосой
Вьется вдаль дорога
К стороне родной.
|
* * *
Вышел срок тюремный:
По горам броди;
Со штыком солдата
Нет уж позади.
Воли больше; что же
Стены этих гор
Пуще стен тюремных
Мне теснят простор?
Там под темным сводом
Тяжело дышать:
Сердце уставало
Биться и желать.
Здесь над головою
Под лазурный свод
Жаворонок вьется
И поет, зовет.
|
* * *
Зарею обновленья
В моей ночи взошла любовь твоя,
В ней стали ясны мне и мир, и жизнь моя,
Их смысл, и сила, и значенье.
В ней, как в сиянье дня,
Я увидал, что истинно, что ложно,
Что жизненно, что призрачно, ничтожно
Во мне и вне меня.
Когда я сердцем ощутил биенье,
Которым сердце билося твое,
В нем мира целого вместилось бытие,
Все радости людей, тревоги и стремленья.
О свет всевоскрешающей любви!
Ты дал на дело мне и на страданье силы.
Веди меня сквозь мрак моей живой могилы
И к делу жизни вновь могучим призови!
|
* * *
Только помыслишь о воле порой,
Словно повеет откуда весной.
Сердце охватит могучая дрожь;
Полною жизнью опять заживешь.
Мир пред тобою широкий открыт;
Солнце надежды над далью горит.
Ждет тебя дело великое вновь,
Счастье, тревога, борьба и любовь.
Снова идешь на родные поля,
Труд и надежды с народом деля.
Пусть будет снова боренье со злом,
Пусть и падешь ты, не сладив с врагом,
Пусть будут гибель, страданья, беда, -
Только б не эта глухая чреда.
|
* * *
Вам смешно, что часто
Так мечтаем мы:
Что наш мир не создан
Для беды и тьмы.
Что и нам засветит
Здесь из темных туч
Счастья и довольства
Для народа луч.
Что мы все, как братья,
Будем общий пир
Праздновать, вкушая
Беспредельный мир.
Вам бы - чтобы вечно
Был везде раздор,
Чтоб с тюремной двери
Не сходил запор.
Чтобы ворон жадный
Голубей клевал,
Чтобы над землею
Вечный мрак лежал.
Наши грезы светлы,
В них для бедняка
Светит будто счастье -
Хоть издалека.
|
ПОСЛАНИЕ УЗНИКА
На ваш приветливый и милый,
Хотя и незнакомый, зов,
Что скажет вам мой стих унылый
Из-за решеток и замков?..
Под гнетом каменного свода
Твердишь и думаешь одно:
"Свобода... скоро ли свобода?.."
А впереди - темно, темно!..
Но верю я, что я вас встречу,
Как выйду вновь на вольный свет,
И вольной песнью вам отвечу
На добрый, ласковый привет.
А здесь - и стих мой не клеится,
И в сердце - жалобы одне...
Я не балованная птица,
А не поется в клетке мне!..
|
* * *
И за стеной тюрьмы - тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы - тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!
Идет за годом год. Порою весть приходит;
А что несет та весть в глухие норы к нам?
Все тот же произвол людей в оковах водит,
Все тот же молот бьет по рабским головам.
Иль все ты вымерло, о молодое племя?
Иль немочь старчества осилила тебя?
Иль на священный бой не призывает время?
Иль в жалком рабстве сгнить - ты бережешь себя?
А кажется, давно ль, о юноши, я видел
В вас доблесть мужества и благородный пыл?
Не каждый ли из вас глубоко ненавидел?
Не каждый ли из вас боролся и любил?
Что ж изменило вас? Иль напугали казни?
Иль нет уж общего и давнего врага?
Иль стал вам другом он, внушив вам дрожь боязни?
Иль не скользит теперь в крови его нога?
Давно ли он дрожал, - уступками, и лестью,
И обещаньями вам отводил глаза?
Иль вы поверили? Иль, правосудной местью
Не разразясь над ним, рассеется гроза?
Иль жизненный поток улегся в мирном ложе?
Иль стало зло добром, надев его наряд?
Иль позабыли вы: змея и в новой коже -
Все прежняя змея и в ней все тот же яд?
Иль длинный ряд веков не прояснил вам зренье?
Иль можете, слепцы, надежду вы питать,
Чтоб то, что было век орудьем угнетенья,
Могло орудием любви и блага стать?
Иль на одни слова у вас хватило силы?
Иль крик ваш криком был бессильного раба?
Не плюйте на отцов бесславные могилы!
Чем лучше сами вы? где ж дело? где борьба?
Иль истощились вы в своем словесном пренье
И вместо смелых дел вам сладок жалкий сон?
Иль рады, что на вас надели в утешенье
Каких-то мнимых прав заплатанный хитон?
О горе! о позор! Где ж, гордые любовью,
Свидетельства любви вы показали нам?
Опять у вас в глазах исходит Польша кровью...
А вы? Поете гимн державным палачам?
Иль в жертвах и крови геройского народа,
В его святой борьбе понять вы не могли,
Что из-за вечных прав ведет тот бой свобода,
А не минутный спор из-за клочка земли?
Иль ход истории достиг тоге предела,
Где племя юное уж не несет с собой
Ни свежих доблестей, ни свежих сил на дело
И вслед тупым отцам идет тупой толпой?
Иль тех, кто миру нес святое вдохновенье,
Ведет одна корысть и мелочный расчет?
Кто с песнью шел на смерть и возбуждал движенье,
В мишурное ярмо покорно сам идет?
И за стеной тюрьмы - тюремное молчанье,
И за стеной тюрьмы - тюремный звон цепей;
Ни мысли движущей, ни смелого воззванья,
Ни дела бодрого в родной стране моей!
Так часто думаю, в своей глуши тоскуя,
И жду, настанет ли святой, великий миг,
Когда ты, молодость, восстанешь, негодуя,
И бросишь мне в лицо названье: клеветник!
|
* * *
Вечерний ветер встал и по ущельям стонет;
По скатам голых гор ложится гуще тень;
Глухая ночь идет... Придет и похоронит
Еще один пустой, бесплодный день.
Ты просишь радости, любви, борьбы, свободы?
Угомонись, засни и не гляди вперед!
Что день? так провожать тебе придется годы
И говорить: еще бесплодный год!
А там и смерть придет, как эта ночь, - и канет
Одним бесплодным днем вся жизнь во мрак немой...
И разве лишь одна душа вдали помянет
Бесплодный век бесплодною слезой.
|
|
|
